Какой была бы история нашего кино и его сегодняшний день, если бы режиссеры такого таланта и личностного масштаба реализовали в свое время задуманное? Остается предполагать теперь уже невозможное: "К невозможному летят наши души", - строка Андрея Платонова, которую любил повторять Климов, всегда стремившийся к "вертикали", в противовес "горизонтали". "Смотрите - небо!" - назвал он еще студенческий свой фильм.Суметь "увидеть" за текстом сценария неснятое кино - это дар. И такой дар обязательно пробудят сценарии, которые вы прочтете. Они масштабны, ярко талантливы, неожиданны. За ними - огромный труд, скрупулезное знание материала, эпохи, фактуры. В них разгульная вольница фантазии, головокружительные ее полеты, потрясающий юмор, самобытный язык и стиль, человеческая нежность и философская глубина. И в то же время - легкое дыхание, всегда свойственное истинному в искусстве. В них - светлая, трагическая, всеохватная, чувственная любовь к России. И к человеку.Хочется верить, что эта книга явит читателю образ Элема Климова - художника уникального мощного дара, поразительно современного сегодня. Личности, воплотившей высокое, чистое служение профессии. Искусству Кино, понимаемого им как исключительная миссия, громадная ответственность, непрекращающаяся глубинная духовная работа. А не "целлулоид", не "лудеж" (от слова "лудить" фильмы) - то, что Климов категорически не приемлет. Он был искренним, настоящим, свято, по-юношески всю жизнь веруя, что "нельзя снимать фильм, если он - не то главное, что ты хочешь сказать людям".
На страницах "Культуры" представлены фрагменты книги "Элем Климов. Неснятое кино".

Этот сборник, подготовленный издательством "Хроникёр", - первый опыт издания, посвященного памяти, творчеству, личности выдающегося мастера кинематографа ХХ века Элема Германовича Климова (1933 - 2003). В сборнике - два непоставленных им сценария, наиболее значительные интервью с ним периода 80-х годов ХХ века, 2000-х годов, очерки его творчества, воспоминания-оценки его коллег, критиков, актеров, режиссеров, отечественных и зарубежных: А.Сокурова, В.Абдрашитова, А.Германа, К.Шахназарова, М.Формана, Х.Шигуллы, Г.Панфилова, А.Гельмана, А.Медведева, Э.Рязанова, О.Иоселиани, И.Рубановой, А.Плахова и других. В сборнике много фотоматериалов из личного архива Э.Г.Климова, в основном публикующихся впервые.

В книге 4 раздела: "Неснятые фильмы" (сценарии), "Я сам выбрал свой удел..." (прижизненные интервью с Э.Климовым), "Восхождение Э.Климова", "Письма издалека" (западные кинематографисты об Э.К.).

Предложения сделать о нем книгу Элем Климов получал и при жизни. Отшучивался: "Не хватает еще увековечивания себя, любимого!" Предполагалось, что этот сборник откроют три сценария неснятых им фильмов, написанные вместе с Германом Климовым, его братом. Два из них - "Вымыслы" (1971) и "Преображение" (1982) - печатались в альманахе "Киносценарии" (1990, № 3, № 4, № 5). Режиссерский сценарий "Мастер и Маргарита" должен был увидеть свет впервые. Но, к сожалению, замысел не удалось реализовать в полном объеме. Владелец авторских прав на роман М.Булгакова "Мастер и Маргарита", внук Елены Сергеевны, вдовы писателя, С.С.Шиловский, не дал разрешения на публикацию сценария. Сценария, представляющего собой абсолютно самостоятельное, оригинальное произведение. Как и задумывал Элем Германович: "не прямую экранизацию великого романа, а его параллельную киноверсию, сверхзвуковое кино". Читателям в итоге остается судить о том, каким мог бы быть этот фильм, по драматической истории проекта, описанной в других материалах этой книги самим Элемом Германовичем, близкими ему людьми и коллегами - в интервью с ними, воспоминаниях о нем, в предисловии Германа Климова.

Были у Элема Германовича и другие замыслы ("Измена" по И.Бабелю, "Сказки Гофмана", "Бесы" Достоевского, "Левша" Лескова, "Пьяные" по шукшинским рассказам, "Краткий курс" - о Сталине и сталинизме), но лишь три состоялись как законченные сценарии. Экранизации их не случились по разным причинам. Какой была бы история нашего кино и его сегодняшний день, если бы режиссеры такого таланта и личностного масштаба реализовали в свое время задуманное? Остается предполагать теперь уже невозможное: "К невозможному летят наши души", - строка Андрея Платонова, которую любил повторять Климов, всегда стремившийся к "вертикали", в противовес "горизонтали". "Смотрите - небо!" - назвал он еще студенческий свой фильм.

Суметь "увидеть" за текстом сценария неснятое кино - это дар. И такой дар обязательно пробудят сценарии, которые вы прочтете. Они масштабны, ярко талантливы, неожиданны. За ними - огромный труд, скрупулезное знание материала, эпохи, фактуры. В них разгульная вольница фантазии, головокружительные ее полеты, потрясающий юмор, самобытный язык и стиль, человеческая нежность и философская глубина. И в то же время - легкое дыхание, всегда свойственное истинному в искусстве. В них - светлая, трагическая, всеохватная, чувственная любовь к России. И к человеку.

Хочется верить, что эта книга явит читателю образ Элема Климова - художника уникального мощного дара, поразительно современного сегодня. Личности, воплотившей высокое, чистое служение профессии. Искусству Кино, понимаемого им как исключительная миссия, громадная ответственность, непрекращающаяся глубинная духовная работа. А не "целлулоид", не "лудеж" (от слова "лудить" фильмы) - то, что Климов категорически не приемлет. Он был искренним, настоящим, свято, по-юношески всю жизнь веруя, что "нельзя снимать фильм, если он - не то главное, что ты хочешь сказать людям".

На страницах "Культуры" представлены фрагменты книги "Элем Климов. Неснятое кино".

Марина МУРЗИНА

Эльдар РЯЗАНОВ:

Его талант не был реализован и вполовину

Я хорошо помню Элема. Красивого человека. Высокий, с высеченными, будто скульптором, чертами лица, говорящими о воле и уме, с замечательной мягкой улыбкой. Таким в идеале и должен был быть настоящий кинорежиссер.

Первая же его лента "Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен" по блестящему сценарию Семена Лунгина и Ильи Нусинова сделала его имя знаменитым и обнаружила, что в советском кино появился талантливый комедиограф с редкостным сатирическим талантом. Это случилось в 1964 году. Стали выяснять, кто такой, откуда взялся. Выяснилось, что Элему 31 год. Окончил ВГИК. Мастерскую Ефима Дзигана, режиссера, который к комедийному жанру не приближался даже на пушечный выстрел. Так что, очевидно, комедийное дарование проросло в Элеме само собой. Видно, "помогли" и идиотизмы нашей тогдашней жизни.

"Похождения зубного врача", следующая работа Элема, вызвала споры, ибо притчевый сценарий Александра Володина требовал особой формы, и режиссер, со всех сторон окруженный "социалистическим реализмом", попытался взломать правила, но, как мне кажется, это ему не во всем удалось. Фильм, думается, не обладал стилевой стройностью, хотя в нем присутствовали яркие эпизоды и замечательные актерские работы. После первого оглушительного успеха полууспех, очевидно, не понравился молодому режиссеру, и он занялся поиском нового пути. Вообще, должен сказать, что по числу непоставленных сценариев, неосуществленных замыслов Элем, вероятно, занимает "почетное" первое место в нашем кинематографе. Сколько раз я слышал от него, что очередной его сценарий не пропущен инстанциями. Все, что он писал в одиночку или с братом Германом, изучалось под микроскопом в поисках крамолы. Бдительные чиновники от кино все время подозревали Элема в какой-то антисоветчине, даже когда он пытался поставить, скажем, сказку.

Только через шесть лет Элем осуществил свою новую постановку "Спорт, спорт, спорт". Эта картина была сделана по-новому, так о спорте никто не рассказывал. Документальные новеллы о выдающихся спортсменах соединялись с игровыми элементами, подлинные состязания соседствовали с авторскими фантазиями и музыкальными пантомимами. Это был жанр художественно-документального кино, достаточно редкого в то время.

Жена Элема Климова Лариса Шепитько была под стать своему мужу - высокая, стройная, красивая. Они с Элемом были абсолютно выставочной парой - два великолепных экземпляра человеческой породы. Лариса была талантливым режиссером. Ее фильмы "Зной", "Крылья", "Ты и я" и в особенности "Восхождение" стали заметным явлением в нашем кино. И вот страшная авария во время подготовительного периода фильма "Прощание" (название оказалось символическим), где погибают пять человек, в том числе режиссер Шепитько и оператор Чухнов.

После трагической гибели жены Элем делает фильм "Лариса", прощаясь со своей подругой. А затем завершает, а по сути, снимает от начала до конца замысел Ларисы. Фильм "Прощание" был закончен Элемом в 1981 году, через два года после ухода Ларисы.

Подлинно трагической стала судьба фильма "Агония" (сценарий С.Лунгина, И.Нусинова). Годы и годы потребовались, чтобы фильм, где рассказывалось о последних годах русского самодержавия, "выполз" наконец на экран. Блистательная, крупная, мощная работа Элема была подвержена многолетним мучительным издевательствам со стороны киночиновников, а может, кого и покрупнее. От режиссера требовали поправок, странных и бессмысленных, это тянулось годами. Попутно инстанции браковали новые сценарии, которые предлагал Элем, обрекая тем самым Климова на творческое молчание. Картине с великолепными актерскими работами Алексея Петренко в роли Распутина и Анатолия Ромашина в роли Николая II много лет не удавалось пробиться к зрителю.

Наконец Климов приступает к новому замыслу... "Иди и смотри" - мощное антивоенное полотно, очень сильный фильм, страшный и жестокий. Вспомним веселую комедию о пионерском лагере, озорного Евгения Евстигнеева и смешную Лидию Смирнову и сравним с последней мрачной лентой Элема Климова. Силу этой картине придают не только мастерство и талант Элема, но и мощь его ненависти. Эта ненависть к войне, к ее бесчеловечности. Думаю, что чувство питалось еще и личными переживаниями постановщика, его тяжелой судьбой.

Я помню Элема, когда он во время перестройки возглавил Союз кинематографистов, когда рушились идеологические преграды. Он стал признанным вождем киношного сообщества. Даже меня, который никогда не занимался общественной работой, он уломал, чтобы я тоже вошел в его секретариат, где азартно громили цензурные глупости, зашоренность и догмы той реакционной идеологии. Климова называли кинематографическим Горбачевым. Это был тогда большой комплимент, за которым скрывались вера в нашего руководителя, доверие к нему и гордость за него.

Но, конечно, Элем - трагическая фигура. Он был наделен мощным талантом, который не реализовал и вполовину. И даже в годы перестройки ему не удалось осуществить свою мечту - поставить "Мастера и Маргариту".

Я знаю, что в 1983 году Элем ездил с выступлениями от бюро кинопропаганды в Свердловск (ныне Екатеринбург). Без афиш, без рекламы. Потому что показывал на свой страх и риск (и организаторов) четыре части из запрещенной, вроде и несуществующей "Агонии". Подумать только, ведь он уже был Мастером! И было это всего-то за год да начала перестройки...

Судьба Элема Климова - еще одно свидетельство того, как тоталитарный режим фактически уничтожил светлого, талантливого, прекрасного Человека и Художника.

Алексей ГЕРМАН:

Немигающие глаза

Если это парадный сборник, то у меня, скорее всего, ничего не выйдет. Потому что Климов, каким я его помню, был человеком, что называется, неоднозначным. Если говорят, что человек сложный, это почти всегда одни только общие слова. Но он был действительно сложный, он был человек безумный. Достаточно вспомнить его немигающие глаза. В них каждый видел то, что хотел: неприязнь, приязнь, любовь, ненависть. Его лицо смеяться могло, а глаза были такие же неподвижные и несмеющиеся.

То, что он был безумец до какой-то степени, это так. У человека гибнет жена. Мужчина молодой, красивый, даже веселый - больше никогда ни на ком не женился!.. У него был абсолютный культ Ларисы. И когда он показывал мне "Иди и смотри", то посадил в зале меня, мою жену Светлану, еще кого-то и сказал: "Извините, хочу показать сначала "Ларису". Показал эту картину, и потом уже пошел тот фильм, на который он нас позвал. Это акция человека с больной душой. У нас был случай: остановил гаишник, жуткая сволочь, отобрал права, заставил ехать в ГАИ. Там, значит, скандал. И вдруг начальник говорит нам: "Вот этот человек вытаскивал режиссера из-под обломков". Оказывается, он первым был там, на месте аварии, где разбилась Лариса. И гаишник нас остановил почти на том же месте, поэтому и озверел. Но там-то я понимаю, очевидно, заснул шофер. Такая история.

Я постараюсь чем-нибудь отличаться от тех, кто будет рассказывать, какое впечатление в их жизни оставило "Иди и смотри" или "Посторонним вход воспрещен", или "Агония", или "Спорт, спорт, спорт". Я попробую начать со смешных историй. Он выпивал, и бывало, что наутро страдал похмельем. Мы были в какой-то заграничной поездке вместе, большой делегацией - таких поездок в перестроечные годы много бывало. Вот он вышел утром в гостиничный холл, и его выворачивает. А на часах 8 или 9 утра, бар еще закрыт, и нигде не продают. Я говорю Элему: "Сейчас я тебя спасу, но от тебя требуется одно: молчи и не мешай". Мы подошли к стойке в гостинице. Хорошая, дорогая гостиница, и там стоит бутылка шампанского, и на ней повешен ангелочек, и два фужера, накрытых салфеткой. Это для молодоженов. Одновременно в Голландии разрешили жениться мужчинам. Я подхожу, прошу переводчика подойти и говорю зловещую фразу: "Все дело в том, что мы приехали сюда, узнав, что у вас разрешены браки между мужчинами. Мы всю жизнь были близки". У Элема глаза такие же неподвижные, но они становятся все больше, больше. Я продолжаю: "Мы произвели это действие, и теперь мы - два супруга. Гоните нам вот эту бутылку и два фужера". Можно себе представить реакцию портье: стоят два старых дедушки, толстый и тонкий, видные русские кинематографисты. Но покорно отдал нам и бутылку, и фужеры. После этого налетело огромное количество народа, я сказал: "Отвалите все, мы будем нашу свадьбу справлять". Климов глотнул из этой бутылки и сказал: "Ну ты и гад".

Вот, в ту же поездку мы с Плаховым. Я упер у консьержки бланк и попросил написать Плахова: с вас столько-то и столько-то за просмотр 11-й телепрограммы "порно". Плахов долго упирался, но потом написал по-английски, и я подсунул под дверь Климову. Мы со Светланой съезжаем и вдруг видим, как Климов с долларами и с нашим бланком идет платить. Я мчусь за ним, говорю: не плати, это я написал. Он говорит: "Да нет, это я, наверное, ткнул вечером и уснул, там канал до утра и работал, вот же из гостиницы бланк". - "Да их же тут спереть можно, вот же они лежат, бери - не хочу!" - "Нет, я на всякий случай заплачу". И вдруг: "Как же это ты мог, ты же не пишешь по-английски!" Я говорю: "Это Плахов написал!" Пришел Плахов, говорит: "Я написал эту глупость под диктовку Германа, извини". Элем говорит: "Нет. На бланке, и я должен заплатить".

С фильма "Иди и смотри" я вышел с ощущением леденящей ненависти к немцам, американцам, к кому угодно, кроме русскоговорящего населения. Но этому виной, безусловно, была мускулатура, железная мускулатура режиссуры. Я всегда, когда смотрю, нравится мне или не нравится, вижу: сделано это рукой мастера или подмастерья. Я всегда чувствую, где Страдивари, а где "Красный Октябрь". По первым кадрам. Так вот в этом смысле это, конечно, был Страдивари. Я "Агонию" смотрел два раза, потому что чувствую тяжелую руку художника. Как там, в "Медном всаднике", - "тяжело-звонкое скаканье"?.. Как-то я сидел у Климова, он в это время был дико знаменитый, потому что его "Агония", запрещенная здесь, пошла на Западе. Раздался звонок в дверь. И пришла какая-то делегация венгров, поклониться патриарху советского кино. Они его восхваляют. И вдруг Элем сделал следующее, он сказал: "Я предлагаю выпить вот за этого человека, вы его не знаете, потому что он запрещен. Я предлагаю выпить за него, потому что он умеет больше, чем мы все". Сам ведь он так не считал, режиссеры так друг про друга считать не могут. Но я был в это время в чудовищном положении. Снимать не мог, везде запрещен, чем заниматься, не знал. И Элем это сказал, я запомнил.

Помню, как пригласил я их с Андреем Смирновым смотреть "Лапшина", тогда еще пребывавшего на полке. Элем всегда говорил очень резко и тут рубанул наотмашь: "Нет, мне не нравится кино". Это было очень обидно. "Нет, мне не нравится, это гигантский шаг назад после "Двадцати дней без войны", это стена, в которую ты уперся, демонстрация мастерства". А из другого угла раздался крик Смирнова: "Так вот, мы с ним не разговариваем несколько лет и не здороваемся, но я могу слово в слово повторить все то, что сказал он. Я присоединяюсь к каждой запятой. И если два противоположных человека тебе говорят, что это катастрофа, что это не смонтировано, ты должен лечь". Тут я тоже вскочил и закричал: "Вы два Сумарокова, сторонники трех единств, старперы, которые работают только с народными артистами. Что вы вообще понимаете в попытках другого языка, другой формации, это картина о том, что никогда не получится", и т.д. Крик продолжался полтора часа. Но вот интересно - чем то время отличалось от этого. Мы поехали ко мне, продолжая чудовищно оскорблять друг друга, поехали допивать и ругаться. И каждый стоял на своем. Более того, когда эту картину стали смотреть в Комитете по Ленинским и Государственным премиям СССР, никто недосмотрел и все ушли, тогда именно Климов со Смирновым быстро перебросили документы в Комитет РСФСР, и я получил Госпремию России. Они это сделали, совершенно не принимая картину. А тогда мы прокричали до 5 часов утра. И это совершенно не отразилось на наших отношениях. Сейчас это кажется чем-то странным и невозможным. А тогда вот как было.

Записала Любовь АРКУС

Юрий НОРШТЕЙН:

С первого фильма

он предъявил себя

как личность

Я с Климовым познакомился в

1985 году, когда меня по совершенно непонятным мне причинам позвали в секретариат Союза кинематографистов СССР. Он и был одним из инициаторов этой идеи. Хотя я не из тех людей, которые могут этим всем заниматься. И через полтора года я ушел, потому что совершенно не соответствовал той атмосфере стрельбы, тем стрелам, которые там летали, я просто ничего не понимал. Так бывает, когда приходишь в компанию людей, а они уже привыкли говорить на каком-то своем языке.

На V съезде я не был, но когда первым секретарем стал Климов... Ну, что говорить. Климов - это была настолько сильная личность, это было имя. Достаточно просто назвать его фильмы, чтобы понять масштаб его личности и таланта. Уже первый фильм "Добро пожаловать..." исключительный по всем координатам. Я и сейчас, и тогда не "крутился" в киносреде, я просто пошел и посмотрел фильм в кинотеатре и был абсолютно ошеломлен. Причем делать такой фильм достаточно опасно, можно легко скатиться в сусальность или в комедийность такую, "детскую". А он сделал масштабный грандиозный фильм, который, по-моему, сразу "прошил" всех кинематографистов. Он, безусловно, стал тогда событием. Элем рассказывал мне, что Евстигнеева никак не хотели утверждать на роль Дынина, тогда он сказал, что вообще не будет снимать. Выбор актера - это понимание режиссером будущего фильма, режиссура начинается с выбора актера.

Когда Климов пришел в кино, сразу стало понятно: пришел человек, мужчина, который знал себе цену, понимал, что он обязан уважать зрителя, он себя сразу предъявил как личность. И я думаю, что начальство это тоже сразу же отметило и ждало своего часа, чтобы его задавить, потому что оно не любит ощущать себя в роли побежденного.

Я долго не был знаком с Климовым. Первый раз мы встретились в 1979 году, на получении Госпремии, - он получал за Ларису уже после ее гибели, вместе с ее мамой - и вот тогда мы с ним впервые как-то так переглянулись, взглядами встретились. Наверное, он знал мои фильмы, потому что когда уже позднее он пришел ко мне в студию, подарил и надписал книгу о Ларисе и, подписывая, упомянул про "Ежика в тумане". А тогда мы просто кивнули друг другу. Вот, собственно говоря, это и было наше, если можно так сказать, знакомство. А потом уже, годы спустя, была работа в секретариате, с чего я и начал. А настоящее знакомство - это был 1986 год, когда одна моя знакомая, которая работала в Союзе кинематографистов, предложила мне показать Климову материал к "Шинели". А нас тогда выставили из павильона на студии, в общем, были проблемы. И Климов собрал на просмотр весь секретариат. Он очень ко мне хорошо отнесся, материал ему понравился. Надо сказать, что он был одним из немногих режиссеров, которые чувствуют качество мультипликации. И, как правило, если режиссер чувствует мультипликацию - это режиссер высокого класса. Вот тогда Климов и начал пытаться мне помочь, хлопотать, возникла эта идея с созданием моей студии в будущем доме-музее Тарковского. Но потом все это затихло, Элем ушел со своего поста, музея Тарковского так и нет, да и сам дом его на Щипке снесли...

Уже много позже я увидел "Агонию" и оценил картину по самым высшим категориям. Я вообще не понял, как у него могло хватить сил снимать такое кино. Климов мне говорил, что напряжение было таково, что иногда ему казалось: он не выдержит и покончит с собой. Но это все видно в материале фильма, в его сосудистой системе. Он невероятно плотен, он весь пронизан нервным кустом. Это абсолютно очевидно. У него всего шесть фильмов - что это для режиссера такого масштаба? Сколько времени у него украли, сколько сил ушло в прорву!

Я знаю, что отношение и к Климову, и к его фильмам очень неоднозначное. Одни считали его таким жестким, жестоким, тираном, человеком, с которым вообще невозможно разговаривать, не способным на добро, на поступки. Я категорически с этим не согласен. Судя даже по нашим немногим с ним разговорам, я чувствовал, что внутри него таится такой тонкий, нежный человек. Но он не хотел, чтобы это выходило наружу, это было его личное. Вот как он стихи писал и никому первое время их не читал, и мне тоже ничего не читал, только говорил, что пишет стихи, и все. А по поводу того, что кино не снимает, он говорил, что то кино, которое сейчас все снимают, он делать не хочет, а на то, которое хочет, денег не дадут. Вот такое время было тогда. Это, кстати, был тогда тот самый синдром необузданной свободы, которая понимается не как способность себя собрать, обузить, и тем самым возвысить. Это та свобода, которая никогда не соберется в ясную форму, как и свобода мышления, которая превращается в такую лужу, когда нет в этом опрятности, строгости, когда просто идет, и ничего больше.

Такое ощущение у меня давно. Кажется, что добрались до полной свободы, на самом деле - до полного своего уничтожения. Это не означает, что я апологет советской власти, но нельзя же так - давайте выбросим все к чертовой матери и начнем с белого листа. Да не получится ничего с белого листа! И все кинематографисты на себе ощутили этот колоссальной силы удар. Если посмотрим на судьбы, то те, кто работал тогда, в советское время, оказался в состоянии полной растерянности, и творческой, и человеческой. Что же касается Климова, то я, повторяю, мог только чувствовать, что у него внутри, он никогда об этом со мной не говорил. Но я думаю, что он и тогда знал, как снимать и про что снимать кино. Он не смог, по-моему, пережить сам факт слома братства, товарищества. Произошел распад, то, что Гамлет называл "распалась связь времен". И в этом разрыве появилась чернота, которую ничем не заполнишь. Разорванные нервы не склеиваются. И вот это его последнее одиночество, когда он сам себя ото всего отрезал, решительно, как и все, что он делал, так, как он всегда поступал, он был человек решительный. И он просто решил, что, раз так, нужно просто себя вырвать из этого всего.

Конечно, система кровеносная разрушена. Конечно, все равно все решает и спасти все может только братство, товарищество. Не знаю, как там в Голливуде, но у нас своя кровная история кино, свои особенности, и надо это знать, беречь и чувствовать. Я видел все климовские картины, кроме "Иди и смотри", и каждый раз, когда они шли по телевизору, я ему звонил. А "Иди и смотри" от меня постоянно "уходил". Однажды я даже пришел в кинотеатр - отменили сеанс! И по телевизору, когда он идет, я обязательно куда-нибудь должен ехать или идти.

У Климова было редчайшее сочетание трагедийного дара и невероятного дара комедийного. Комедийный его дар не был рассчитан на массы, быть может, в нем не было открытой клоунады, наоборот, был некий тайный трагизм, которым пронизана и картина "Добро пожаловать", иначе в ней не было бы финальных кадров, когда Дынин среди молочных бидонов с чемоданчиком уезжает из лагеря. У Климова нет желания растерзать этого героя, обличить, растоптать. У него есть сочувствие к судьбе несостоявшегося, быть может, некогда талантливого человека.

Я вот думал, если снимать фильм о Гитлере, это еще до фильма Сокурова "Молох" было, - как снимать? Что, о кровожадном злодее? Но ведь была же какая-то точка, когда все это началось? Хотя я и не видел "Иди и смотри", но я знаю его финал, когда мальчик не может выстрелить в Гитлера-младенца. Это абсолютно точная и тонкая придумка Климова - до какой стадии человек дойдет и где не сможет поднять руку, даже зная, чем этот младенец закончит?

А присуждение мне премии "Триумф" - это была его идея. Я ни сном ни духом. Moгут подумать, что мы с ним дружили. Ничего подобного. Один раз я был у него дома. Мы были на "Вы" всегда. Я узнал о "Триумфе" по телефону от приятельницы: "Юр, тебе там какую-то премию присудили!" А я не поверил ей. Опять звонок, уже от другого человека: "Премия "Триумф"!" Ну, уж тут я так и сел. "Триумф" - премия очень высокого уровня. И потом только я узнал, что, оказывается, это Элем меня выдвинул. Наверно, кто-то думал, что вот я подольстился к нему, но ведь он в принципе был не тот человек, его абсолютно нельзя ничем "купить" было. И тогда я попросил жену написать натюрморт из "Сказки сказок" и отвез в подарок Элему. Оказалось, тот день был днем рождения Ларисы, но о ней мы с ним ни тогда и вообще никогда не говорили.

Кшиштоф ЗАНУССИ:

Он был открыт к тайне

Еще до знакомства с Элемом меня заинтриговало его имя. Мне казалось, что он - азиат. В христианской традиции я не встречался ни с одним святым Элемом. А познакомился я с Элемом во время какого-то из Московских кинофестивалей. Он слыл бунтарем (в то время грозное слово "диссидент" еще не использовалось).

Помню, что во время первой встречи мы долго и страстно разговаривали. Это было в его квартире, в монументальном доме, который мог бы служить памятником сталинской архитектуры (к дому я еще вернусь). Помню также Ларису - красивую и глубоко талантливую жену Элема, которая, так же как и он, тоже была звездой на тогдашнем небосводе советского кино. (Свидетельствую, что Лариса неоднократно говорила мне о своем предчувствии близкой смерти.)

Помню ли я, о чем мы тогда разговаривали? Наверняка о так называемой "ситуации". В странах, в которых вся наша жизнь зависит от каких-то властей, в тоталитарных странах, "ситуация" была единственной темой, которая распаляла дискуссию: "Что происходит? К чему это ведет? Что с нами будет? Что с кино?" Мы часто разговаривали на закате семидесятых годов. Потом в Польше наступило военное положение. А затем уже пришел Горбачев - началась перестройка, и Элем с Андреем Смирновым возглавили Союз кинематографистов. В Польше все еще оставался генерал Ярузельский, и на какое-то время наши традиционные роли как бы поменялись местами. Обычно в Польше было больше свободы слова и больше творческой свободы. Но в самом конце восьмидесятых годов в Москве было больше свободы, чем в Варшаве. В доме Элема можно было смелей строить планы на будущее в надежде, что свобода явится для всех нас началом райской жизни. И как же нелегко было нам позднее смириться, когда наши преждевременные иллюзии развеялись и свобода предстала трудным началом жизни в мире, которому мы должны были учиться заново.

Я встречался с Элемом в восьмидесятые и девяностые годы, был под огромным впечатлением от его фильма "Иди и смотри". С согласия автора я процитировал его в своей немецкой телевизионной картине "Угасшие времена", где воспользовался кадрами с отступающими в прошлое снимками Гитлера, которые старается расстрелять его жертва-подросток. Гитлера-ребенка, которого хотел убить ребенок, чтобы повернуть историю вспять, чтобы не возник национальный социализм и не вспыхнула Вторая мировая война...

В разговоре с Элемом я восхитился тем, как замечательно точно он передал соответствующее состояние природы в тех кадрах, а он ответил, что целую неделю вся съемочная группа каждое утро выезжала снимать рассвет, пока погода не оказалась такой, как было нужно, - с легкой дымкой. Я тогда почувствовал, что Элем принадлежит временам, которые уже уходят. Я много работал на Западе и знал, что с приходом свободы и рынка художник, который вместе со съемочной группой мог неделями ожидать появления рассветного тумана, лишается своих привилегий. Когда позднее Элем строил планы совместного производства с Западом "Мастера и Маргариты", я понимал, что он расходится с трезвым рыночным мышлением. Переговоры велись годами, и у меня складывалось впечатление, что Элем так упорно отстаивает свои творческие позиции, не желая идти на уступки, поскольку предчувствует, что рынок хочет получить от него комикс или телефильм, - и потому он предпочитал оттягивать это приключение. Так оно все и тянулось, пока Элема не стало.

Я уже упоминал его квартиру. Во время одного из московских кинофестивалей Элем мне рассказал, что однажды у него в гостях был какой-то режиссер из Восточной Германии (тогдашней ГДР). Этот режиссер, впервые оказавшись в прекрасной квартире Элема, уже в прихожей отметил, что какая-то стенка там была передвинута. Так оно и было. Элем спросил, как немецкий гость догадался, что в квартире были произведены какие-то изменения. А тот ответил: "Я строил этот дом. Будучи военнопленным, уже после войны, прежде чем смог вернуться в Германию". Он хорошо вспоминал те времена. До этого было хуже - в Сибири он строил железную дорогу.

Как каждый настоящий режиссер, Элем умел выхватывать из жизни события, которые обладают большой драматургической силой и могут служить метафорой. Вспоминая того самого немца, он рассказал, как, отбывая свой срок в Сибири, тот стал свидетелем испытания только что проложенного в тундре участка железной дороги. Немцы строили, как могли лучше, но уложенные на вечную мерзлоту шпалы не имели надежной опоры, и разогнанный пьяным машинистом локомотив сошел с рельсов и свалился в болото. Машинист погиб, а охранники хотели тут же расстрелять пленных за саботаж. Немцы, которые уже предвкушали возвращение на родину, впали в отчаяние и на коленях умоляли какого-то Ивана или Васю сохранить им жизнь. И тот позволил себя уговорить и сказал: "Трясина скоро проглотит и паровоз, и труп машиниста. Мы никому не скажем, что он тут ехал. Нужно только быстро отремонтировать дорогу и сделать вид, что ничего не произошло".

В искусстве не все должно совпадать с действительностью, достаточно, если показанное искусством обладает силой метафоры. Фильм "Иди и смотри" не впрямую передает реальность, но выражает правду, так же как рассказ о паровозе, утонувшем в болоте, красив, но не должен быть правдивым.

Когда я вспоминаю Элема и Ларису, я вижу двух по-настоящему прекрасных людей. Прекрасных в буквальном смысле этого слова, стройных, статных, красивых; но прекрасных также и духовно-светлых, открытых людям и искусству. Открытых тайне. Может, кто-то, кто знал их лучше, улыбнется, прочитав, что я называю их светлыми людьми, поскольку оба они делали мрачные фильмы и, в каком-то смысле, имели мрачную жизнь, - если называть мраком вечную нестабильность и борьбу, которую они вынуждены были вести за свое творческое существование. Однако я в своей памяти вижу их очень светлыми, потому что в них была какая-то надежда и вера. В мире бывают шутники, которые несут в себе мрак отчаяния, но бывают также и светлые люди с серьезными лицами. Таким в моей памяти сохранился Элем.

Перевод

Владимира ФЕНЧЕНКО